Творчество К.В.

На завтрак - рогалики с маком,
Сырок и бутылка кефира…
Мы жили счастливым бараком
На снежной окраине мира,

Не делали взрослых заначек,
Не строили планов на годы,
Не знали рядов Фибоначчи,
Плевали на «Вешние воды».

Народы трудились, как пчелки,
Ракеты неслись с космодромов,
А мы набивали наколки
И тырили рыбу с балконов.

Пьянчуги, юнцы, простофили
Метелились в парке на танцах,
«Опал» в три затяжки курили,
Ломились на «Триста спартанцев»,

Тебе так нужен свет? Бери его, он твой,
За ниточку держи, как гелиевый шарик,
И вдаль за горизонт тропинкой луговой
Иди, беги, скачи, восторженный лошарик.

И, глядя вслед тебе, распустится цветок,
Усталый муравей пойдёт твоей дорогой,
Когда же за спиной улышишь: «О, мой Бог!»,
Немедля обернись луной золоторогой.

А если схватит меч завистливый злодей,
И пальцы, ослабев, отпустят нитку света,
Увидишь, как внизу все ниточки людей
Сплетают полотно библейского завета.

Приятно быть дедом Морозом, не ведая сраму
Ходить по квартирам, подарки дарить, как король,
Но вместо стишка услыхав: «Воскреси мою маму!»,
Уже не захочешь играть благородную роль.

Ты можешь прийти в детский дом с целым ворохом тряпок,
С компьютером или мешком шоколадных конфет,
Но первая девочка спросит: «Не вы ли мой папа?»,
И падаешь в пропасть, хрипя деревянное «нет».

Густав Климт расписывает фриз
К вернисажу венского модерна.
Гении, парящие над скверной -
Тема, вытекающая из

Творчества Бетховена. Точней,
Из одной симфонии, девятой,
Проклятой, воспетой и разъятой
На цитаты для грядущих дней.

Три стены, три грации, три сна,
Тысячи связующих деталей -
Вольное пространство стихиалий,
Вечная священная весна.

Снизу человечество глядит
На работу мастера, пунктирно
Понимая замысел надмирный,
Что лишь возбуждает аппетит

Сухой, как скупая олива,
«Махмудка» - восточная кровь -
Пред зеркалом неторопливо
Сурьмит густотравную бровь.

Еще полчаса до премьеры,
Последний наносится грим…
Титан танцевальной карьеры,
Икона для геев и прим

Сидит в персональной гримёрной,
Он сосредоточен и строг,
И тихий мотивчик минорный
Мурлычет живой полубог.

Еще не умаялся ангел
Со сцены нести благодать,
Но вены - бугристые шланги -
Устали уже танцевать.

В медвежьем углу асканийском,
В безводной ковыльной глуши
Фальц-Фейном, педантом арийским
Воздвигнут оазис души.

Плывут миражами секвойи, -
Гиганты редчайших имен,
И глаз очарован травою,
И слух соловьем опьянен.

Клубится зеленое чудо
В песочнице Бога-Отца,
И я, городская пичуга,
Стихом воспеваю Творца,

Чьи помыслы рушат мыслишки
О черной изнанке людей.
Из дрязг вырастают делишки,
Дела – из великих идей.

Пальто из твида, резная трость,
Чудного вида заходит гость,

Садится молча, ощерясь ртом,
И что-то волчье в молчанье том.

Далёким взглядом глядит на свет,
Как будто рядом меня здесь нет.

Летят минуты, я весь – огонь,
Вдруг вижу чью-то вблизи ладонь.

Как на экране, вхожу в контакт:
Возница, сани, почтовый тракт.

Снега да тучи, степная ширь,
Но я не кучер, не пассажир,

От волчьей своры я – ни на шаг.
Я – первый номер, я – их вожак.

Родная стая бежит вослед.
Прыжок. Взлетаю. Но меркнет свет,

Ты знаешь, чем ближе к итогу,
Тем меньше манит глубина,
Я выбрал служение Богу,
Которому имя – жена.

Мой Бог не потребует веры,
Мой Бог не накажет за грех –
Над храмами Русской Ривьеры
Мы с нею парим выше всех.

По комнате звездные гроздья,
Их речь – шелестящая печь,
К нам ангелы просятся в гости,
И жаждут блаженные встреч.

Поймет меня маршал и мастер,
Землянин и житель Луны,
Кто так же божественно счастлив
В божественном свете жены.

На той стороне – день,
На этой земле – ночь,
На той стороне сын,
На этой земле – дочь,

На этих часах пять,
На той стороне – шесть,
А время идет вспять,
А поезд стоит здесь.

На той стороне – снег,
А здесь этот снег – дождь,
И каждый несет грех,
И в каждой душе дрожь.

И рыщет в купе волк
В надежде собрать дань,
И этих волков – полк,
А значит, дела – дрянь,

Но грустно скрипит лес,
И в сущности все – хлам,
Ведь кто-то умрет здесь,
А кто-то умрет там.

Мой голос - слабенький такой,
Боящийся всего:
И бессловесности людской,
И слова самого.

Я убеждал его: «Кричи,
Не бойся за судьбу»,
А он нашептывал: «Молчи!
Мы вылетим в трубу!».

Я звал его на карнавал
И обзывал «кротом»,
Но кто кого дрессировал,
Открылось лишь потом.

И вот теперь, когда вполне
Мой шаг похож на шарк,
Мы оба любим в тишине
Ходить в соседний парк,

Глядеть на листья в лужах
И слушать, слушать, слушать…

Ветер, шальной Мефистофель,
Гонит обрывки афиш,
В чашке остывшего кофе –
Бренность земных философий
С прелью платановых крыш.

Как же с душою в исподнем
В ночь на сырой тротуар,
Где так легко и свободно
Скачет щенком беспородным
Вальс зачехленных гитар?

Вылился дождик на строфы,
Вечер укутан в муар.
В так и не выпитом кофе –
Грусти светящийся профиль.
Вальс зачехленных гитар.

Женщину не выбирают,
Женщину шлет нам Господь -
Звездные песни слагает
И облекает их в плоть.
Каждая новая песня
Станет кому-то сестрой,
Светлая песня – невестой,
Грустная – девой прелестной,
Тихая – мамой родной.

Ближний огонь согревает,
Дальний – в дорогу ведет,
Каждая женщина знает,
Кто ее песню споет.
Кто эти звуки подхватит,
Будут ли фразы нежны.
Если нам силы не хватит,
Женское сердце оплатит
Наши порывы струны.

Я миром болею, я веком болею
И с этою болью живу и старею.

Еще до рождения, в темени лютой
Меня отравили небесной цикутой.

С тех пор, где б ни жил я, ни делал я что бы,
Мне больно от глупости, больно от злобы,

От каждого вскрика, от горя, от дыма,
И это - навечно и неизлечимо.

Крути меня, хворь, разливайся, отрава,
Болеть – мое право, болезнь – моя слава,

Прекраснее нет и не будет недуга!
Ах, если б легко заражать им друг друга!

Я миром болею. Я жизнью болею,
И нет от нее никакой панацеи.

По земле горячей,
По сухой воде
Ходит век незрячий,
Сам не зная, где.

За спиной у века
Черные дымы,
Сам у человека
Просит жизнь взаймы.

Вид его несносен,
В обещаньях враль –
За окошком осень,
Он бубнит: «Февраль».

Вечно недоволен
Ночью или днем,
Говорит, что болен,
Сам летит конем.

Ходит он по трупам,
По живым сердцам –
То ли дед в тулупе,
То ль шахид-пацан.

Пожалеть бы людям
Доходягу-век,
Да мы все там будем,
Век ли, человек.

В минуты обиды и боли,
Под плетями хамов и злюк
Не плачь, человек, я с тобою,
Я первый, кто скажет: «Люблю».

Когда чередой идут беды,
Когда в сердце метит копье,
Я – самое близкое небо,
Я – первое небо твое,

Я – плот в ураганах сомнений,
Я – ветер попутный в пути,
Твоя тишина на коленях,
И тише меня не найти.

Когда ловишь ветер руками
В заброшенном доме судьбы,
Я – самое близкое пламя,
Я – песня каминной трубы.

Безветрие природы и души…
Ничто не диссонирует с дуэтом –
лауреатом утренних туманов.
Когда ещё удастся так сыграть
на колокольцах капелек, скользящих
наклонно, не предчувствуя паденья
в амфитеатры домиков вороньих?

Акустика предвестия стиха…
Двойное эхо шорохов на крыше,
искрение наитий, колыханье
и шелест осыпания названий
предметов от смещения пропорций –
всё плещет там, где скоро будет море
и парус, и надежда в междустрочьях.